В Бобруйск, жывотное!!! 

[внешняя ссылка] В этом бобруйске евреи какие-то живут:

и газетки какие-то читают!!!

ща в чате с Бобруистами общался...!

HouseCulture писал(а) :ща в чате с Бобруистами общался...!

и как...

2 Мерзское животное
основная проблема большинства албанцев - жуткая скудность языка. Они даже не пытаются внести в, у же ставшие унифицированными, фразы хоть капельку своего, авторского слога и окраса. Яркая сочная фраза сказанная(точней услышанная) второй и последующие разы постепенно теряет всю свою яркость и меткость.

tolik писал :

HouseCulture писал(а) ... :ща в чате с Бобруистами общался...!

и как...

как? как!

Borisei писал(а) : 2 Мерзское животное
основная проблема большинства албанцев - жуткая скудность языка. Они даже не пытаются внести в, у же ставшие унифицированными, фразы хоть капельку своего, авторского слога и окраса. Яркая сочная фраза сказанная(точней услышанная) второй и последующие разы постепенно теряет всю свою яркость и меткость.

получите и распишитесь:о))

У ПУШКИНА
Прихожая была просто завалена шубами.
Гоголь отдал цилиндр и трость лакею и тихонько спросил у него:
- Что это сегодня такое творится?
Старый лакей Степан деликатно почистил ему рукав щеточкой, важно разгладил свои косматые бакенбарды и полушепотом сообщил:
- Так что, извольте видеть, гости к Александру Сергеевичу съехались. Он сегодня обещал новые главы из "Евгения Онегина" читать.
- Да верно ли? - обрадовался Гоголь. - Ай да я! Как знал!
- Не извольте сомневаться, Николай Васильевич, - легонько поклонился Степан.
- А давно ль начали собираться?
- Почитай, с самого раннего утра. Первым князь Вяземский пришел. Очень обрадовался, что никого нет: я, закричал, первый, и не волнует, мол! Да вы ж его и сами знаете - бывало, как пошутит, так мы потом и смеемся всей людской... Ну, а после него и другие подъезжать стали - кто в своем экипаже, а кто и на извозчике, вроде Вас.
Гоголь покивал. И верно, князь Петр Вяземский слыл большим остряком, любителем каламбуров, и очень не любил, когда кто-то опережал его - особенно с визитами.
- Николай Васильевич, позвольте, я Вас проведу в гостиную, - Степан прошел вперед и распахнул двери.

Писатель шагнул в светлый зал и у него зарябило в глазах от множества лиц.
Растерявшись и неловко отвечая на улыбки и приветствия, он наконец решился и боком пробрался к Антонию Погорельскому, сидящему у камина. Погорельский, худой, болезненного вида, глухо покашливал и проглядывал какие-то листки, которые время от времени бросал в огонь.
- А ты все жжешь, Алеша? - улыбнулся Николай Васильевич, зная, что "Антоний" - лишь псевдоним. Тот смущенно пожал плечами.
- Понимаете ли, Николай Васильевич, не выходит у меня повесть. Пишу и тут же вижу - сочинение плохонькое, да и автор-то, в сущности, негодяй.
- Ну уж и негодяй? - удивился Гоголь.
- Да-с, негодяй! - с жаром воскликнул Погорельский. - Негодяй я, что зряшно перья расходую на пустословие. Но, впрочем, Бог с ним... Скажите лучше - Вы уже прочли Шеллинга, труд коего я вам на прошлой неделе посылал?
Гоголь печально улыбнулся.
- Признаться, Алеша, не осилил. Потому что философия. Тяжела она для понимания моего.
- Это Вы зря... - хмурясь, начал было Погорельский, но тут за их спинами пророкотал чей-то звучный голос:
- Никак, Николай Васильич? Батюшки-светы, я уж и видеть вас не чаял!
Гоголь обернулся. Позади стоял Жуковский.
- Ай-ай, - начал шутливо пенять писателю Василий Андреевич, - что ж это вы? Забыли совсем о наших заседаниях? Или считаете, что труд пиитов вашему не ровня, потому что стихи?
- Никоим образом, - покачал головой Николай Васильевич, - но дело в том, что я только лишь днями вернулся из Бобруйска, куда ездил по просьбе своих старых друзей.
- Из Бобруйска? - неожиданно заинтересовался Жуковский. - Скажите на милость! Ведь у меня там кузина живет. И что же нынче в Бобруйске?
- Да пожалуй что рассказать особо и нечего. Разве что... вот, в тамошних лесах вдруг зверья развелось весьма много. Охотники удивляются, говорят - такого и не бывало сроду.
- Полно им! - отмахнулся Жуковский. - Еще бабка моя, царствие ей небесное, рассказывала, живности там много, шагу ступить некуда...
- Судари мои! - обратился к ним Погорельский. - Да что мы о пустяках? А вот и Пушкин.
Гоголь вскочил с оттоманки и бросился обниматься с великим поэтом.
- Ах, Саша, знал бы ты, как я соскучился!

Постепенно радостная суматоха в зале улеглась, и Пушкин достал сафьянную папку. Открыл ее и вынул густо исписанные листы бумаги.
- На ваш суд отдаюсь, друзья мои.
Читал он долго, прерываясь лишь, чтобы откашляться. В один из таких кратких перерывов, князь Одоевский, слушавший чтение с каким-то странно-мрачным выражением на лице, подал Пушкину бокал.
- Саша, вот. Выпей воды.
- А не яд ли там? Не отравишь ли ты меня, как Сальери Моцарта? - смеясь, спросил Александр Сергеевич. От этой шутки Одоевского передернуло, но он отвечал любезно:
- Да за что же, помилуй? Грешно завидовать, да я к тому же, мало что смыслю в стихах. Ты у нас Боян, тебе виднее.
Наконец, чтение закончилось и все восторженно зааплодировали.
- Чудо!
- Бесподобно!
- Истинный гений осенил Вас, Александр Сергеевич!
- Кхм... - кашлянул Погорельский, и Пушкин вопросительно глянул на него. Писатель поспешил извиниться:
- Не подумайте чего, друг мой, но я просто считать осмеливаюсь, что тему любви вы все же не раскрыли до конца. Грех Вам, с таким талантом ярчайшим - и отвлекаться на пустые описания сельской пасторали. Чай, не Аркадия, а самая что ни на есть Россия у Вас описана.
Пушкин хмыкнул, но Антоний продолжал свое.
- И эти вставки по-французски. К чему они? Не пора ль избавляться от преклонения перед Европой?
- Алексей Алексеевич, - язвительно ответил Пушкин, - так ведь надобно учить французский, а не оправдывать незнание свое громовыми речами.
Худое лицо Погорельского вспыхнуло, но тут в разговор вмешался Чаадаев, который до сих пор молчал.
- Ты, Антоний, неправ! На что я глух ко всему прекрасному, но и меня Саша порадовал - взмечталось отменно. Что Россия? Глушь и дичь тысячелетняя. А в Европе зато - порядок и торжество законности.
- Вы сами, Петр Яковлевич, из какого города будете? - вдруг спросил Гоголь. Чаадаев удивленно посмотрел на него.
- Отсюда, из Москвы. И предки мои - все коренные москвичи.
- Однако же, не гордитесь этим? - Погорельский закашлялся.
- Не горжусь, - резко ответил Чаадаев, - потому что многие москвичи - сор это и дряннные люди, надо сказать. Только и годятся, что в печку их вместо дров положить. Как, впрочем, и часть других народов, империю населяющих.
- Вольнодумец вы, князь! - покачал головой историограф Карамзин, потягивавший в углу трубку с длинным черешневым чубуком. Он сильно затянулся и с наслаждением выпустил изо рта кольцо дыма. - По мне так все в "Евгении Онегине" хорошо. Саша, где ты такой табак брал? Адски крепок, сатана, а не табак...
Загорячившегося Чаадаева отвели в курительную комнату, откуда долго слышались взволнованные выкрики.
Бледный Пушкин волнуясь, ждал, что скажут другие. Гоголь положил ему руку на плечо.
- Великолепная поэма, Александр Сергеевич. Великолепная! В памяти сохраню навек. Не побоюсь восторг свой выразить - просто обжигает, как огнем. Чудесный русский язык, истинно говорю, и думаю, что общее мнение выскажу этим. Беда лишь в том, что мало написано. Пиши еще, Саша, пиши... Будет две поэмы - дай нам и две! Талант твой всю Русь освещает.

Жуковский, стоя в дверях, согласно прогудел:
- Прав Николай Васильевич. Каждый, кто прочтет твоего "Онегина", рад будет считать, что тебя в друзья добавил, даже и не увидев ни разу!

the same auther:о))