Fear... 

Не знаю, какое впечатление произведёт сей пост на вас, но меня лично заставил о многом задуматься.... О любви матери к ребёнку... Возможно, пост надо бы во флейм поместить...Но всё-таки... Полезного чтения.

Вы когда-нибудь видели страх? Нет, не ощущали, а именно видели? Страх с большой буквы. Опять не так – СТРАХ с пяти заглавных букв. И никак иначе. Не видели? Извольте, я покажу его вам.Так, как его видел я.
Старая, больная женщина сидит у автовокзала. Возраст и болезни глубоко прорезали её лицо, оставив на нем больше шрамов, чем улица. Она
выглядит на пятьдесят пять, но я знаю, что ей около тридцати трех –тридцати пяти лет. Без образования (неполное среднее), без профессии
(домработница со стажем). С маленьким ребенком четырех лет. Каштановолосая девочка с глазами недоверчивого зверька. Огромными глазами голодного недоверчивого зверька. Отца и мужа убили год назад. Убили зверски, страшно, на их глазах. А затем воспользовались матерью. На виду у маленького, еще ничего не соображающего ребенка. Под угрозой объяснить и научить этого ребенка ВСЕМУ, если она не согласится. И она перешагивает через себя, ломает, резко и беспощадно свой стержень жизни, свою человеческую гордость. За год заканчиваются деньги, ковры,хрусталь, мебель и все, что можно продать. Устроится на работу не удается – дочь не может без мамы. Как только её оставляют в садике и мама уходит из вида, она начинает кричать. Так не кричат люди. Так кричат умирающие лошади – страшно, обреченно, безнадежно. И мать не выдерживает, она знает, что дочь сойдет с ума, если она не вернется. Она понимает, что её Машута боится. Боится людей. Всех сразу и каждого по отдельности. И единственный человек, которому она доверяет – это её мама.
Кормить ребенка нечем, работать не удается, даже на панель (а такие мысли были) с ребенком не пойдешь. И она идет нищенствовать. Сидя у автовокзала, она понимает, что, если сегодня не удастся накормить ребенка, то после такой голодовки (а они уже неделю сидели на воде и одной буханке черного) он может просто умереть. И она не просит Христа ради – Бога нет, она знает это точно, она просит ради самого дорогого, что у неё есть – ради дочери. Но и на этот призыв никто не откликается.
Я иду на автовокзал, мне срочно нужно ехать в Тулу, меня ждут люди,которым я очень нужен. Проходя мимо очередной нищенки, я замечаю горящий взгляд, которым просто проглатывает мой бутерброд сидящий с ней ребенок. Неожиданно для себя я останавливаюсь рядом с нею и протягиваю бутерброд маленькому замученному существу с невероятными глазищами.
– Хочешь? – девочка с животным ужасом откидывается на руках матери, стараясь одновременно отодвинуться от меня как можно дальше и в тоже время не выпустить из поля зрения бутерброд. «Ест вприглядку» – как иногда горько шутила моя мама.
Хрупкая лапка выпрастывается из-под халата и неуверенно тянется к моему кусочку хлеба с сыром.
– Вы серьезно? – робко интересуется женщина. Я молча киваю головой. Я не могу говорить. И тут… Эта рука с невероятной скоростью выхватывает у меня мой бутерброд, и кидает его в рот – нет, остановилась на полдороги и протягивает его девочке. Это надо видеть. Она не просто проносит его двадцать сантиметров до ребенка, она проталкивает его сквозь себя, через свой голод, свою совесть. Она протягивает его несколько бесконечно долгих минут.
Наконец ребенок берет его и начинает с невероятной скоростью и жадностью поглощать. Я отвожу глаза от девочки и тут… Я замечаю глаза женщины. В них плещется СТРАХ. За то, что она сейчас отнимет этот крошечный ломтик хлеба, за то, что ребенок останется голодным. Страх того, что она готова сотворить за этот никчемный для других, но такой нужный этим двоим душистый осколок печеного пшеничного теста с капелькой масла и прозрачным ломтиком сыра. И она с
закрытыми глазами с тихим рычанием вцепляется себе в руку зубами. Она боится. Боится себя. Боится больше, чем тех бандитов. И я начинаю сходить с ума… Я отдаю все бутерброды и бутылку с холодным сладким чаем, выскребаю тощий бумажник, меняю билет на деньги, я отдаю им все это. И я сижу рядом, пока они едят. Екатерина (так зовут маму девочки) ест мои трехдневные бутерброды с дешевым пресным сыром, ест вместе с горькими слезами радости. И рассказывает, рассказывает, рассказывает… Она выплескивает все это на меня, пытаясь освободится от груза этого
года, скинуть тревоги и заботы, забыть хоть ненадолго о завтра. Это её желание. И как мне кажется – право. Я слушаю. Слушаю, как горела душа этой женщины, слушаю маму её ребенка, слушаю её боль. И вижу её руки. Красивые руки в грязи и струпьях. Сильные руки слабого человека.
Сумевшего отдать кусочек позавчерашнего хлеба ребенку. И эти руки в страхе теребят полы халата, наброшенного поверх платья. Они боятся.
Боятся завтра, боятся себя.
Это руки СТРАХА.

[ 11-10-2003, 18:15: Сообщение отредактировано: Ptichka ]