Как отличить новость от вброса 

Источник

Череду скандальных новостей о Русской Православной Церкви одни считают централизованной информационной атакой, другие — естественным ходом событий. Об этом можно долго дискутировать, а можно просто взять и обратиться к фактам и цифрам: проанализировать все интернет-публикации по конкретной скандальной теме и проследить, как новость возникла и какой путь прошла, пока не стала повсеместно обсуждаемой. Такую работу провел Игорь Ашманов — генеральный директор компании «Ашманов и партнеры», известный специалист в области искусственного интеллекта и интернет-технологий.

Ментальный вирус

— Скандальные новости о Русской Православной Церкви — как их оценивать с точки зрения ин­тернет-технологий: это информационная атака или просто множество реальных информационных поводов?

— Конечно, это информационная атака. Есть технологии мониторинга новостей, которые позволяют «поверить ее алгеброй». Налицо много характерных признаков того, что постоянная публикация скандальных новостей про Русскую Православную Церковь и Патриарха — это не естественные события, которые интересуют всех сами по себе, а «новости», искусственно раскрученные. Вбросы. Конечно, наличие некоторого признака или фактора у новости само по себе не стопроцентное доказательство, но когда их набирается несколько, картина становится вполне ясной…

— Что это за факторы?

— Прежде всего, надо сразу оговориться, что хорошо организованные вбросы и кампании по очернению выглядят совершенно естественно, и их невозможно обнаружить автоматическим анализом — нужно разбираться с достоверностью самих сообщений. Однако в кампании наподобие той, которая ведется против Русской Православной Церкви, много и довольно топорных, механических вбросов. Вот их распознать автоматически можно.

На вброс указывает, во-первых, сам характер новости. Примерно половина всех зимних и весенних инфоповодов, которые использовались для наезда на Церковь, это — «тухляк», новости двух-трехлетней давности. Например, тема часов Патриарха, всплывшая в апреле. Это история, которую пыталась впервые раскрутить «Украинская правда» три года назад, во время визита Патриарха на Украину. Или тема с «квартирой Патриарха»: первое упоминание о ней — двухлетней давности. То же самое — история про пансионат, который Церковь якобы отнимает у больных детей. Мало того, что все переврано, так сама история опять же старая. Тогда это было новостью, сейчас — уже нет. Но организаторам кампании каждые две-три недели нужен новый выпад в сторону Церкви или лично Патриарха. Часто Церковь, как очень большой коллектив, состоящий из разных людей, сама производит нужный повод (происшествия со священниками, например), однако это бывает не всегда. Поэтому раз не нашли ничего нового — раскапываем архивы, выводим в топ «тухляк». Переупаковываем, делаем актуальным и вбрасываем.

Второй признак вброса — это характер распространения. Суточный график освещения в Интернете естественного события, связанного с Церковью, — например, Пасхи или визита Патриарха в другую страну — обычно выглядит как хаотическая череда всплесков (см. график 1): много разных авторов из разных мест пишут разные вещи в разное время. А вот суточный график вброса — очень острый (см. график 2). Механический вброс выглядит как резкий пик, то есть много «авторов» перепубликовывают практически одно и то же и, что самое интересное, зачастую в одно и то же время.

Иногда вбросы происходят либо строго в 9:00, либо строго в 15:00. Эта топорность меня поражает больше всего. Я так и вижу схему работы: всю подготовку по девятичасовому вбросу провели накануне — поездили по кафе в центре Москвы, раздали деньги блогерам, созвонились, списались и т. д. Утром прислали текст, дали команду начинать. Либо всё сделали перед обедом — и тогда вброс происходит в три часа дня.

Показательно еще и то, как выглядит кампания, то есть множественные вбросы на графике, не за сутки, а по неделям: они образуют этакую волнистую «полочку» (см. график 4), то есть, как только один инфоповод себя изживает (кривая на графике опускается), нужно тут же выдавать следующий.

Еще один характерный признак вброса — отношение количества перепечаток и оригиналов. То есть сколько в относительном выражении было авторских сообщений о том или ином событии, а сколько — просто копий. У нас в компании есть технология, позволяющая выявлять даже нечеткие перепечатки, когда блогер берет первоисточник, меняет там абзацы местами, добавляет несколько слов и формулировок, то есть выдает статью за авторский текст. Так вот, у вброса оригиналов очень мало. Основное — это дубли и нечеткие дубли (см. график 2).

А у естественного события оригиналов — много (см. график 1). Оно и понятно: у естественного события значимость высокая, ее не нужно искусственно создавать, поэтому про него пишут много разных корреспондентов, не знакомых друг с другом, и каждый — своими словами. И каждая из этих авторских публикаций с точки зрения интернет-поисковика — отдельное медийное событие. А у вброса — оригиналов один-два, много — три-пять. И много-много копий (см. графики 1 и 2).



.



Наконец, еще один признак вброса — это характер аккаунта в социальной сети, из которого исходит оригинальное сообщение. Очень часто вброс начинается с малопопулярных аккаунтов. Например, есть некая девочка в соцсети «Вконтакте» — вешает фотографии кошечек, цветочки и т. д. Довольно долго — несколько месяцев — изображает реальный аккаунт. И вдруг здесь же появляется нехарактерный, длинный, очень эмоциональный текст про то, что ее папа сейчас якобы находится в Крымске на совещании и что там тысячи трупов, а власть ничего не делает... Это копируется всеми и всюду. А после этого через четыре часа аккаунт сам собой закрывается.

Почему все это признаки вброса? Потому что если этот аккаунт малопопулярен, но за несколько часов провоцирует резкий взрыв интереса — значит, узнать о нем средствами этой же социальной сети было невозможно. Как — если у этой девочки не так уж много друзей? Получается, на эту страничку указали исполнителям средствами, внешними для этой социальной сети: опять-таки созвонились, списались, вбросили ссылку в другую соцсеть и т. д.

Последний этап вброса — отмывка в СМИ. Информационные интернет-ресурсы через два-три часа подхватывают историю и делают новость, которая начинается словами: «В Интернете пишут, что…». Это вообще любопытно — за последние несколько лет выковался новый способ, как снять со СМИ ответственность: раньше считалось необходимым проверять источники информации, а сейчас это не требуется, дескать, «это же люди в Интернете пишут, а мы, СМИ, всего лишь перепечатываем». Так вброшенный инфоповод раскручивается в интернет-СМИ. А потом, если повезет, дотягивает до популярных газет и телевидения.

На основе всех этих признаков кампанию против Патриарха Кирилла и Русской Православной Церкви можно считать классической информационной атакой.

— Но есть же и другая проблема: некие анонимные блогеры новость вбросили, вот только потом-то в соцсетях ее подхватывают вполне реальные люди, причем неглупые — твои знакомые, и начинают обсуждать, рефлексируют, делают выводы…

— Я это явление называю ментальным вирусом. Мы все этому подвержены. Я вспоминаю один эпизод периода перестройки. На Пушкинской площади возле редакции «Московских новостей» сотнями, а иногда тысячами собирались люди, которые непрерывно обсуждали политику. Часами стояли на морозе, под дождем… Но как обсуждали? Они бурно пересказывали друг другу то, что только что прочитали в газете или посмотрели по телевизору: разоблачаем Сталина, выбрали Верховный Совет СССР, академика Сахарова не пустили к трибуне… И это было похоже на какую-то лихорадку, на чуму! Говорят, так было не только в Москве.

Сейчас происходит то же самое — только в Интернете. В данном случае — люди пересказывают друг другу, что плохого они только что узнали о Церкви. Это самый настоящий ментальный вирус. Почему? Во-первых, он провоцирует болезнь, ее главное проявление — это страшная возбудимость на любую, совершенно любую новость по теме. А во-вторых, человек в такой ситуации говорит штампами: он подает это как собственное мнение, но, если разобраться, просто повторяет то, что только что услышал от другого, с той же аргументацией, с теми же выводами. Это естественно — ведь вирус должен сам себя постоянно одинаково воспроизводить. Если вирус модифицировать, он не может распространяться — он мутирует и угасает.

— А что бы Вы посоветовали церковному человеку, который читает все это — и ему от этого плохо? Уйти из соцсети и быть не в ногу со временем?

— Я рецептов не знаю. Могу сказать одно: не надо путать понятие «среднего» и «нормы». Условный пример: в Японии среднее зрение — минус три. Но это же не значит, что такое зрение — нормальное. Норма — это стопроцентное зрение. Здесь то же самое. Из того, что все друзья и знакомые сидят в соцсети, не вытекает, что это нормально.



.




Эмигранты из Православия

— Зачастую Церковь критикуют люди вообще нецерковные, сторонние…

— Да, это мне кажется особенно любопытным. Я читал блоги знакомых — и не мог понять, почему человек, причисляющий себя, например, к атеистам, подхватывает любую новость о том, что такого-то священника уличили в том-то, что Церковь что-то у кого-то отобрала. Я несколько раз влезал в разговоры, пытаясь сказать: «Послушай, ты же не «член клуба», не все ли тебе равно?»

Пробовал объяснить, что это интеллигентское ханжество: дескать, сам я не верю, в Церкви ни разу не был, сам делать могу что угодно, но раз вы назвались верующими, вы должны быть более праведными, и раз ты священник, я могу от тебя чего-то требовать… С чего вдруг? Причем аргументы моих собеседников мне казались малоубедительными: «Церковь лезет в мое светское пространство, включаю телевизор — там поп, и меня это раздражает». Я в ответ на это предлагаю взять программу передач и просто посчитать, сколько в ней православных программ в неделю. Один мой знакомый написал в своем блоге, что больше всего в Церкви его «выбешивает» колокольный звон возле дома. На это ему кто-то иронично заметил, что со звоном так и задумано: специально для этого и звонят…

Я задавался вопросом, почему же люди так легко и с удовольствием на Церковь раздражаются. И вдруг понял, что нечто похожее в свое время наблюдал в среде эмигрантов. Это называлось «накрутка на отъезд». Например, собирается программист эмигрировать из России в США — и задолго до отъезда на каждой встрече, на каждом семинаре вместо того, чтобы говорить о программировании, начинает говорить о том, как все ужасно, к чему все катится в этой стране. Каждый, кто собирался уезжать, должен был постоянно это проговаривать — чтобы «накрутить» самого себя, убедить знакомых и друзей в правильности своего решения, добиться ото всех сочувствия — а окружающие просто страдали от загрязнения эфира. Но уехав, он не успокаивался — вылезал на русские интернет-форумы и продолжал уже из-за океана ту же самую «накрутку». Доказывал, что уехал не зря: мол, у меня дом на море, лужайка, гриль, все умные уже тут, в России остались только идиоты.

Так вот, когда я сегодня читаю, как неверующие компьютерщики, бизнесмены-агностики или кто-то еще непрерывно публикуют у себя на страницах новости про Церковь, которые, казалось бы, их не касаются, — мне все это очень напоминает эмигрантскую накрутку из-за океана. Потому что после семидесятилетнего советского периода все мы в какой-то степени — эмигранты из Православия. Разница только в том, что за границу люди уезжают сами, а из Православия нас выкинуло поневоле. При этом в нашей стране плоскость в каком-то смысле наклонена к христианству: под ногами как будто течение, которое ведет туда. Можно за ним последовать, можно упереться. Но всё как будто подталкивает к тому, чтобы все-таки двинуться в сторону Православия: это сердцевина культуры, родственники и друзья носят крестики, вокруг много храмов.

И эмигрант из Православия чувствует, что по-хорошему он должен был бы во всем этом разобраться, что-то почитать, что-то узнать об истории, понять, почему умные приличные люди — православные. Но ему этого не хочется — и он начинает себя «накручивать»: как в Церкви все ужасно, и как правильно, что он остается в стороне. Ему дают инфоповод, и он с удовольствием по утрам садится за компьютер, чтобы поужасаться: мол, у попов все по-прежнему плохо, а значит, еще на день можно успокоиться и об этом не думать.

— А как Вам кажется, почему люди сопротивляются тому, чтобы вернуться из эмиграции в Православие?

— Я всю жизнь работаю в среде программистов, и могу говорить о том, что характерно для нее. Как правило, путь к удовлетворению мистической потребности тут начинается с мистических и эзотерических практик. И довольно многие в этом и застревают. Мне понятно почему — из-за своего рода интеллектуальной новизны. Евангельские притчи, выросшие из Евангелия поговорки — все это фон, с которым мы живем, привыкли и не замечаем. Мистика — это что-то неизведанное. А программист — это человек, который любит «ум-разум», любит разобраться и понять что-то сложное. Поэтому интеллектуальная новизна для него притягательна. Ему нравится, когда говорят: то, что ты знаешь, не очень интересно, а мы сейчас тебе расскажем то, чего другие не понимают. Оно — сложное, придется напрячься и подумать. Но зато ты станешь круче всех. А он только что сто экзаменов в университете за пять лет сдал и пять языков программирования выучил. Его все это цепляет.

Более того. Все мистические учения говорят по сути следующее: все люди вокруг скоты и лохи, но существует Путь (непременно с большой буквы), по нему идут Избранные, и ты можешь быть среди них, но тебе нужен Учитель (тоже с большой буквы), в конце пути ты обретешь силу и станешь лучше людей-лохов. По сути это — просто соблазн. Но программисту это напоминает работу с технической инструкцией: есть люди, которые умеют то, чего ты не умеешь, тебе это нужно для профессии, читай инструкцию, тренируйся и тоже будешь все знать.

— Но ведь инструкция в каком-то смысле есть и в христианстве: все люди грешны, но есть путь преодоления грехов — покаяние, и по этому пути не пройдешь без Учителя — Христа. В чем же тут принципиальная разница?

— На мой взгляд, вот в чем. Хотя сектанты и эзотерики вначале какое-то время действительно говорят человеку о его несовершенстве и даже унижают, они потом очень быстро начинают хвалить и работать с его гордыней. Таким учениям свойственно разделение людей на категории, наподобие каст в индуизме. И тот, кто преподносит учение, всегда — само собой — в высшей категории. И тебя обещает в нее привести. А христианство устроено принципиально иначе. Никто не обещает тебе святость. Христианство — это что-то, что заставляет тебя чувствовать себя недостойным перед Богом каждый день.

Но это я сейчас понимаю. Раньше, когда в молодости увлекался восточными религиями, я этого не понимал.

— А что Вас в итоге привело к христианству?

— Во-первых, наверное, сложность, ум-разум. Я же тоже был программистом, закончил мехмат. Когда начал читать христианские книжки — «Просто христианство», «Письма Баламута» Льюиса, «Слово о смерти» святителя Игнатия Брянчанинова, отца Серафима (Роуза) — я вдруг обнаружил, что это сложнее и умнее всей «восточной» духовной литературы вместе взятой, которую я читал раньше. А во-вторых, в христианстве меня поразила красота. Знаете, мои дети много раз смотрели «Гарри Поттера». Я им не запрещаю — пускай там магия, но все-таки четко расставлены акценты, где добро, а где зло. Но потом начинаешь смотреть «Хроники Нарнии» и вдруг видишь, что «Гарри Поттер» — это какое-то мутное бегание по каким-то темным помещениям с какими-то странными задачками. А «Хроники Нарнии» — это открытый сверкающий мир с ясным сообщением зрителю. С христианством у меня было то же самое. Я ощутил, что, по сравнению с восточными религиями с их пессимизмом и тягостными отношениями человека и мира, от христианства исходит свет.

Инфографика подготовлена на основе данных, предоставленных компанией «Ашманов и партнеры»
Константин Мацан, Игорь Ашманов.