Просто так...Никому... 

ПЯТИСТИШИЕ

Решено -- играем оба,
И притом: играем разно:
Ты -- по чести, я -- плутуя.
Но, при всей игре нечистой,
Насмерть заиграюсь -- я.
Марина Цветаева.

В слове "Я" есть пустота,
Крик падения с моста.
В слове "Ты" есть вой собак.
Кто докажет, что не так?
В слове "Мы" нет ни черта -
Только буквосочета…

Greta

Пусти - считаю до пяти!
О, вырваться в листву и хвою...
Я темною жила, плохою,
Незрячей жизнью взаперти.

Еще люблю - уже скачу,
Как белка,
выше,
прочь,
по сучьям
Корявым, по ветвям колючим,
По раскаленному лучу.

Татьяна Бек

[ 16-02-2003, 17:29: Сообщение отредактировано: Синичка ]

Сквозь сотни миль, в плену у расстояний,
К губам притронусь сквозь холодный лед
Я растворюсь в твоих глазах бескрайних
Я прикоснусь к тебе – и все пройдет...

Пусть сердце вырывается из тела,
В коленях дрожь, румянец на щеках...
Я сброшу маски... И пальто... Несмело
Прижмусь к тебе...

Скажи мне только - как?!

Ximera

Я помню
нашествие в наш неустроенный быт
этих маленьких рыжих пылающих солнц,
именуемых кем-то
марокканскими апельсинами,
обшарпанный столик,
веселые брызги шампанского,
поцелуи в углах, разговоры о Кортасаре
и тысячу прочих прелестных глупостей
(мы рисовали на стенах светающей комнаты
зеленого ослика в пыльных горах Аргентины
и розовых птиц в небесах Гондураса)... Я помню
твой голос, летящий серебряной нитью,
и самое-самое легкое в мире прощание!
Ты исчезла и дни полетели за днями,
вливаясь в могучую реку забвения
и превращаясь в Ничто.
Так почему же теперь
в эти дни невозможных утрат
я вспоминаю об этой нечаянной встрече
с такой беспредельной нежностью?!
Карен Джангиров

* * *

Апельсин и лимоны.

Ай, разбилась любовь
со звоном.

Лимон, апельсины.

Ай, у девчонки,
у девчонки красивой.

Лимоны.

(А солнце играло
с травой зеленой.)

Апельсины.

(Играло с волною
синей.)

Федерико Гарсиа Лорка.

Ты в зеркало смотри,
смотри, не отрываясь,
там не твои черты,
там в зеркале живая,
другая ты.

…Молчи, не говори…
Смотри, смотри, частицы зла и страха,
сверкающая ложь
твой образ создали из праха,
и ты живешь.

И ты живешь, не шевелись и слушай:
там в зеркале, на дне –
подводный сад, жемчужные цветы…
О, не гляди назад,
здесь дни твои пусты,
здесь всё твое разрушат,
ты в зеркале живи,
здесь только ложь, здесь только призрак плоти,
на миг зажжет алмазы в водомете
случайный луч…

Любовь. – Здесь нет любви,
не мучь себя, не мучь,
смотри, не отрываясь,
ты в зеркале - живая,
не здесь…

Лесное озеро, поросшее осокой…
Склонилась ты, и взор
на дно глубоко
проник:
там твой пленен двойник
в неверном зеркале озер…

Идут года…
И день сегодняшний похож на день вчерашний, -
цветет зеленой яшмой
стоячая вода…

Идут года,
клубясь в ночном тумане…
И страх ползет
и сердце ранит…
Ты падаешь, и вот
Со дна встает двойник, -
твой искаженный лик, -
И он живет,
и дышит,
и говорит, - и каждый слышит
его застывшие слова…
А ты – мертва.

Черубина де Габриак

Это случилось снова не так давно, когда наступила осень.
Вы скажете - что здесь такого, подумаешь, осень,
Осень - она каждый год обязательно наступает,
Добросовестно наступает на пятки нехотя уходящему лету.
И осень, действительно, в общем-то ни при чем.
Просто вместе с нею начинается театральный сезон,
И было начало осени, и я шла мимо театральной кассы -
Проходила, но не прошла мимо
Единственной кассы, возле которой не было очереди,
И совершенно случайно купила билет в театр,
Театр Одного Актера, он же Театр для Одного Зрителя.

Мне было все равно, что смотреть - балет или оперу,
Мне не было интересно, что пишут в либретто,
Я купила у какой-то старушки цветы и пришла вовремя -
Глупо опаздывать, будучи владелицей единственного билета.
Это всегда очень интересно, когда поднимается занавес -
Что там, за ним, как выставлен свет, кто рисовал декорации? -
И в зале, конечно же, было тихо - я даже боялась дышать,
И, почему-то не удивилась, увидев тебя на сцене.

Ты стоял рядом с моим, первым и единственным рядом,
Ослепленный светом прожектора, и смотрел вверх и направо,
Такой одухотворенно - растерянный,
Такой величественный и жалкий,
Такой, каким можешь быть только ты
Но на себя обычного совсем непохожий.
Казалось, сейчас ты прочтешь монолог Гамлета
Или споешь ариозо Ленского
Или сделаешь что-нибудь невероятное,
В крайнем случае скажешь "Ап!" и внезапно из воздуха
Вынешь маленького огнедышащего дракона.
Но ты почему-то стоял и молчал,
Щурясь от яркого света, глядя направо и вверх,
И мне показалось, что ты позабыл текст,
А может быть - я подумала - и вовсе нет никакого текста?
Может, так и должно быть холодным осенним вечером -
Ни жестов, ни слов, ни музыки в Театре Одного Актера?
А ты посмотрел вниз, в мой первый... единственный! - ряд,
И, не узнавая, меня узнал, и начал играть свою роль,
Стал говорить с собой о себе, споря, ссорясь с собой,
Толпясь в массовке у себя спиной,
Дирижируя оркестром из сотни себя,
Признаваясь себе в любви, у себя добиваясь взаимности,
Клеветать себе на себя, с собою себе изменяя,
Уличать в измене и проклинать себя,
Мстить за себя себе, убивать себя на дуэли,
И опять оставаться с собой, на себя обреченным навечно.
Я была благодарным зрителем, вежливым,
Очень внимательным зрителем,
Я смеялась в нужных местах,
Я даже в антракте не покидала зал,
И когда закончилась пьеса,
Я кричала "Браво!", осыпая тебя цветами -
Бесконечно, тысячи раз бросая один и тот же букет...

Но сидел глубоко в душе
Маленький въедливый Станиславский,
Размером с морскую свинку, ехидный,
Противный лысенький старикашка,
Зануда, которому мало пафоса и экспрессии,
Которому наплевать на все костюмы и грим,
Который хотел одного - немыслимого, невозможного -
Чтоб все, тобою так честно, так талантливо сыгранное,
Не притворялось, а было - надо же - БЫЛО ПРАВДОЙ! -
И был нелепый и грустный финал
Самого лучшего в мире спектакля -
Так повелось, что в театре Одного Актера
Зрителей всегда вызывают на бис,
Но когда ты кричал мне со сцены "Бис!",
Зал уже опустел.

Это бывает не очень часто
И, если сделать все правильно,
Раз на четвертый уже не больно -
Когда холодным осенним вечером
Опускается занавес и гаснут рампы,
Когда старый дворник сдирает афишу,
Еще кричащую разноцветными буквами
О том, какой это будет чудесный спектакль,
Спектакль Театра для Одного Зрителя.
Главное - не ждать никаких чудес,
Не покупать самые дорогие билеты,
Не забывать хлопать в ладоши
И ни в коем случае не выходить на бис.

Это случится когда-нибудь вновь -
Ведь каждый год обязательно наступает осень,
И каждый год в каком-нибудь крохотном варьете
Под тихий стон неуместной флейты
А чаще просто под шелест листвы,
Без слов, без слез, без прощальных аккордов,
Беззвучно, беспомощно, беспощадно
В который раз умирает огромная
Единственная на свете обычная человеческая любовь.
Аргентум

Я научилась просто, мудро жить,
Смотреть на небо и молиться богу,
И долго перед вечером бродить,
Чтоб утолить ненужную тревогу.

Когда шуршат в овраге лопухи
И никнет гроздь рябины желто-красной,
Слагаю я веселые стихи
О жизни тленной, тленной и прекрасной.

Я возвращаюсь. Лижет мне ладонь
Пушистый кот. Мурлыкает умильней,
И яркий загорается огонь
На башенке озерной лесопильни.

Лишь изредка прорезывает тишь
Крик аиста, слетевшего на крышу.
И если в дверь мою ты постучишь,
Мне кажется, я даже не услышу.

Анна Ахматова

И падает шелковый пояс
К ногам его -- райской змеей...
А мне говорят -- успокоюсь
Когда-нибудь, там, под землей.

Я вижу надменный и старый
Свой профиль на белой парче.
А где-то -- гитаны -- гитары --
И юноши в черном плаще.

И кто-то, под маскою кроясь:
-- Узнайте! -- Не знаю. -- Узнай!
И падает шелковый пояс
На площади -- круглой, как рай.

Марина Цветаева.

Я люблю твои брови, твои волосы, я сражаюсь за тебя
в ослепительно белых коридорах, где плещут
фонтаны света,
я оспариваю тебя у любого имени, осторожно счищаю его
с тебя, как корку со шрама,
я осыпаю твои волосы пеплом от молний и лентами,
спящими в дожде.
Я не хочу, чтобы ты имела какую-нибудь форму, была
именно
тем, что начинается после твоей руки,
подумай о воде, или о львах,
что растворяются в сиропе басен,
или о жестах — этой архитектуре из ничего,
зажигающей свои огни в самой середине встречи.
Каждое утро — это школьная доска, на которой
я выдумываю тебя,
рисую тебя,
тут же готовый стереть: ты не такая, не с этими
гладкими волосами, не с этой улыбкой.
Я ищу твою сумму, ищу край бокала,
в котором вино, и луна, и зерцало,
ищу ту линию, что заставляет мужчину
дрожать в галерее музея.

А еще я люблю тебя, а на улице идет дождь и время.
Хулио Кортасар

Я говорю, устал, устал, отпусти,
не могу, говорю, устал, отпусти, устал,
не отпускает, не слушает, снова сжал в горсти,
поднимает, смеется, да ты еще не летал,
говорит, смеется, снова над головой
разжимает пальцы, подкидывает, лети,
так я же, вроде, лечу, говорю, плюясь травой,
я же, вроде, летел, говорю, летел, отпусти,
устал, говорю, отпусти, я устал, а он опять
поднимает над головой, а я устал,
подкидывает, я устал, а он понять
не может, смеется, лети, говорит, к кустам,
а я устал, машу из последних сил,
ободрал всю морду, уцепился за крайний куст,
ладно, говорю, но в последний раз, а он говорит, псих,
ты же летал сейчас, ладно, говорю, пусть,
давай еще разок, нет, говорит, прости,
я устал, отпусти, смеется, не могу, ты меня достал,
разок, говорю, не могу, говорит, теперь сам лети,
ну и черт с тобой, говорю, Господи, как я с тобой устал,
и смеюсь, он глядит на меня, а я смеюсь, не могу,
ладно, говорит, давай с разбега, и я бегу.
Дмитрий Горчев

расставаться не трудно, трудно вернуться назад,
первым шагнуть навстречу, поднять глаза,
трезво смотреть на вещи, если мешает слеза.

расставания суть карман, исполненный черных дыр,
это субстанция, из которой построен мир,
это самый грустный и популярный клавир.

расставаясь не надо лгать, есть предел и для лжи,
лучше пойти упасть в спелой высокой ржи
и полежать часок. мало - еще лежи.

встречи у нас для сердца, расставания - для души,
и пока моя лодка не скроется за камыши,
не уходи, мой дpуг, маши мне рукой, маши.
Сергей Бойченко

Выгляни за окно – там нет никакой поэзии!
Бетон и металл, металл изъеден коррозией,
Нервно дышит листва на деревьях-туберкулезниках.
Давление атмосферное требует дозу магнезии.
Улей людской жужжит и роится, кусается.
В детских песочницах бутылки от «Старо-Киевской».
Двое гордятся тем, что третьего «кинули».
Третий их «заказал», значит жизнь продолжается!
Небо пасет облака звероподобные.
Хмурая зелень уписана бультерьерами.
Правда на Рождество очереди за верою,
Но, кажется, правят дятлы – настолько мы все задолбаны.
Выгляни за окно, если это и есть поэзия,
То все мы придурки, а души лишь детские кубики.
Закрылись в себя, как пьяные боцманы в кубрики.
Бежим от всего словно драные кошки облезлые.
Поэзия кончилась, в дерьме нашей жизни вывалясь,
Крови напившись, на курсе сыграв, ради выгоды.
Все мы продажны. Поэты такие же выродки,
Я первый и я наплевал на выводы!
Взгляни за окно. Неохота плыть по течению?
Так не плыви, твою мать, дай словом добрым насытиться.
Эти слова, как горошинки где-то далёко рассыпаны,
А чувства у дьявола, что ли, на попечении.
Дай добрым чувством насытиться, и всё сторицей окупиться!
Дай мне ладонь, не сжимая в кулак по обычаю!
Хватит играть суперменов и жлобов набыченных,
Станем собою и Бог за нас точно заступиться!
И за окном, наконец, мы увидим поэзию,
Вновь обретенную, столь долгожданную, светлую!
Все мы тогда станем сразу немного поэтами.
Вот уж когда с эшафота всеобщего слезем мы.
Выгляни за окно...

КИНЕМАТОГРАФ
Это город. Еще рано. Полусумрак, полусвет.
А потом на крышах солнце, а на стенах еще нет.
А потом в стене внезапно загорается окно.
Возникает звук рояля. Начинается кино.

И очнулся, и качнулся, завертелся шар земной.
Ах, механик, ради бога, что ты делаешь со мной!
Этот луч, прямой и резкий, эта света полоса
заставляет меня плакать и смеяться два часа,
быть участником событий, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Кем написан был сценарий? Что за странный фантазер
этот равно гениальный и безумный режиссер?
Как свободно он монтирует различные куски
ликованья и отчаянья, веселья и тоски!
Он актеру не прощает плохо сыгранную роль -
будь то комик или трагик, будь то шут или король.
О, как трудно, как прекрасно действующим быть лицом
в этой драме, где всего-то меж началом и концом
два часа, а то и меньше, лишь мгновение одно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Я не сразу замечаю, как проигрываешь ты
от нехватки ярких красок, от невольной немоты.
Ты кричишь еще беззвучно. Ты берешь меня сперва
выразительностью жестов, заменяющих слова.
И спешат твои актеры, все бегут они, бегут -
по щекам их белым-белым слезы черные текут.
Я слезам их черным верю, плачу с ними заодно...

Жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!
Ты накапливаешь опыт и в теченье этих лет,
хоть и медленно, а все же обретаешь звук и цвет.
Звук твой резок в эти годы, слишком грубы голоса.
Слишком красные восходы. Слишком синие глаза.
Слишком черное от крови на руке твоей пятно...

Жизнь моя, начальный возраст, детство нашего кино!
А потом придут оттенки, а потом полутона,
то уменье, та свобода, что лишь зрелости дана.
А потом и эта зрелость тоже станет в некий час
детством, первыми шагами тех, что будут после нас
жить, участвовать в событьях, пить, любить, идти на дно...

Жизнь моя, мое цветное, панорамное кино!
Я люблю твой свет и сумрак - старый зритель, я готов
занимать любое место в тесноте твоих рядов.
Но в великой этой драме я со всеми наравне
тоже, в сущности, играю роль, доставшуюся мне.
Даже если где-то с краю перед камерой стою,
даже тем, что не играю, я играю роль свою.
И, участвуя в сюжете, я смотрю со стороны,
как текут мои мгновенья, мои годы, мои сны,
как сплетается с другими эта тоненькая нить,
где уже мне, к сожаленью, ничего не изменить,
потому что в этой драме, будь ты шут или король,
дважды роли не играют, только раз играют роль.
И над собственною ролью плачу я и хохочу.
То, что вижу, с тем, что видел, я в одно сложить хочу.
То, что видел, с тем, что знаю, помоги связать в одно,
жизнь моя, кинематограф, черно-белое кино!

Юрий Левитанский